Дрожью неверной выдали нервы, трудно быть первым - всегда!
как говорится, если не знаешь, о чем говорит, говори о погоде.
Февраль и кошка.
Город принадлежал ему. Он был повсюду: на крышах дворцов и лачуг, на тротуарах и фонарях, на памятниках вождям и поэтам. Он заполнял собой блистательные проспекты и зловещие закоулки. Он окутывал всякого прохожего, всякий транспорт, всякое живое и неживое существо, бывшее сейчас в его городе.
Она никак не могла оказаться в его власти, это могло быть для неё не просто очень неприятно, но даже смертельно! По этому она осталась в своем убежище, в доме, где горел огонь. Она лежала на устланном шалью подоконнике, уютно свернувшись калачом, и смотрела на него через оконное стекло. Ей очень нравилось такое созерцание – как будто два разных мира, разделены тоненькой, почти иллюзорной перегородкой. Вблизи стекла кружились крупные белые хлопья, словно где-то наверху разорвали подушку. А если смотреть в даль, казалось, что город окутан молочной пеной и засыпан сахаром.
Всё-таки он вынужден был признать, что есть места в городе, на которые его власть не распространяется. Когда-то прирученное людьми пламя теперь охранял их от него. В некоторых приделах. Кроме людей многие другие существа тоже стали этим пользоваться.
Ему это не нравилось. Можно даже сказать, что его это оскорбляло.
Он приблизился вплотную к окну и посмотрел на неё. Она сонно щурилась и, кажется, даже улыбалась ему, поводя усами.
Там, откуда он приходил, не бывает огня, не бывает ничего теплого. Только небо и снег, одинаково сияющие чистотой. Здешние места не так совершенны.
Он отвернулся и пошлее дольше бродить по городу, который почти полностью принадлежал ему.
А она, блаженно вздохнув и поплотнее подобрав под себя лапки, продолжала сонно смотреть на него и думать о молоке и сахаре.
Февраль и кошка.
Город принадлежал ему. Он был повсюду: на крышах дворцов и лачуг, на тротуарах и фонарях, на памятниках вождям и поэтам. Он заполнял собой блистательные проспекты и зловещие закоулки. Он окутывал всякого прохожего, всякий транспорт, всякое живое и неживое существо, бывшее сейчас в его городе.
Она никак не могла оказаться в его власти, это могло быть для неё не просто очень неприятно, но даже смертельно! По этому она осталась в своем убежище, в доме, где горел огонь. Она лежала на устланном шалью подоконнике, уютно свернувшись калачом, и смотрела на него через оконное стекло. Ей очень нравилось такое созерцание – как будто два разных мира, разделены тоненькой, почти иллюзорной перегородкой. Вблизи стекла кружились крупные белые хлопья, словно где-то наверху разорвали подушку. А если смотреть в даль, казалось, что город окутан молочной пеной и засыпан сахаром.
Всё-таки он вынужден был признать, что есть места в городе, на которые его власть не распространяется. Когда-то прирученное людьми пламя теперь охранял их от него. В некоторых приделах. Кроме людей многие другие существа тоже стали этим пользоваться.
Ему это не нравилось. Можно даже сказать, что его это оскорбляло.
Он приблизился вплотную к окну и посмотрел на неё. Она сонно щурилась и, кажется, даже улыбалась ему, поводя усами.
Там, откуда он приходил, не бывает огня, не бывает ничего теплого. Только небо и снег, одинаково сияющие чистотой. Здешние места не так совершенны.
Он отвернулся и пошлее дольше бродить по городу, который почти полностью принадлежал ему.
А она, блаженно вздохнув и поплотнее подобрав под себя лапки, продолжала сонно смотреть на него и думать о молоке и сахаре.
-
-
10.02.2011 в 09:30-
-
11.02.2011 в 08:29